Комплект неплох. О чем он нам говорит? Он говорит о том, что у нас похмелье. Он говорит нам, что мы находимся в чужой квартире. Говорит, что с нами творится нечто неподобное.

Но мы не впадаем в панику. Мы пытаемся расслабить наше открытое всему на свете сознание, подобно тому, как мучимый запором человек пытается расслабить свой несговорчивый сфинктер. М-м, какой симпатичный образ, Майки.

Майки?

Не напрягайся. Постарайся привыкнуть к этому свету.

Воды. Так-то лучше.

В мозгу моем распускаются маленькие цветики воспоминаний.

Я, блюющий в парке.

Нет, не в парке, на площади. На небольшой городской площади.

«Бургер-кинг», не похожий на «Бургер-кинг».

Книжный магазин.

Странно ведущие себя машины. Странно? Что значит – странно? Ладно, потом.

Еще воды.

Автобус. Миленький такой автобусик.

Кто-то произносит: «Генри Холл».

Да, правильно, Генри Холл.

Теперь поосторожней, дружок. Соберись с мыслями. Запомни их. И поспешай без торопливости.

«Поспешай без торопливости»… так кто-то сказал. Прошлой ночью, если это было прошлой ночью, кто-то сказал: «Поспешай без торопливости». Я в этом уверен.

Стив… Мне является имя – Стив. Как трудно разодрать завесу, мой дорогой. Однако взывает же ко мне некто, именуемый Стивом. Не было ль в твоей жизни близкого человека по имени Стив, совсем недавно скончавшегося? Не он ли теперь дает тебе знать, что очень счастлив, что ему хорошо и спокойно?

Да, а вот и второе имя. Майки.

Они все время называли меня «Майки». Почему? Никто меня так не звал. Никогда.

Ощупываю шишку на голове и…

Иисусе…

Еще одна новость. Какой-то сукин сын пролез сюда и остриг меня!

Мои прекрасные волосы… Не такие, конечно, длинные, как у хиппи, но все же они ниспадали, понимаете? Бывало. А теперь они обрезаны, мертвы.

Черт, надо бы встать.

Надо бы встать и…

…и что?

На миг оставим меня лежащим в постели, собирающим себя по кусочкам. Я как-то не уверен, что рассказываю эту историю правильно. Я уже говорил, она подобна окружности, в которую можно войти в любой ее точке. Она подобна также окружности, в которую нельзя войти в любой ее точке.

Самые эти слова стояли в начале моего рассказа. Если у окружности бывает начало. Теперь приходится их повторять.

Как историк, я должен, вообще-то говоря, обладать способностью дать простой и ясный отчет о событиях, происшедших в… ну-ка, ну-ка, и где же они произошли? Все это очень спорно. Загадка, которая меня донимает, лучше всего формулируется посредством следующих утверждений:

Вот я и лежу, гадая, подобно Китсу: Мечтал я? – или грезил наяву? Проснулся? – или это снова сон? И гадая также, почему, о Иисусе, Джейн не лежит рядом, свернувшись теплым калачиком? Хотя нет, тут и гадать-то не о чем. Ответ на этот вопрос мне известен. Она меня бросила. Это я знаю. Уж это-то я знаю. Нет ее здесь. Обратилась в историю. Ну ладно, тогда – гадая, куда меня, к чертям, занесло.

В самой середке моего мозга расположился темный колодец. Я все пытаюсь спустить в него ведра, ведра слов, ведра образов и ассоциаций, которые смогли бы вытянуть наверх что-то знакомое, вызвать некий чистый, холодный всплеск памяти. Может, если поработать насосом, все и извергнется наружу большим фонтаном.

Понимаете, я знаю, что знаю нечто, вот что меня донимает. Нечто незабываемое. Наиважнейшее. Но что именно? Память – что твой лосось. Чем крепче я его стискиваю, тем дальше он, выскользнув из моих рук, улетает. И этот образ мне тоже знаком.

Надо встать. Встану, все ко мне и вернется.

Ух ты! Голова у нас, может, и болит, в животе все дрожит, ноги подкашиваются, горло дерет, но мы все-таки встали. Сто лет не блевал, и ощущение от этого времяпрепровождения мне нисколько не нравится.

Нет. Неверно. Меня рвало, и совсем недавно. Над чашей унитаза – длинная нить слюны, прилепившаяся к гортани, свисала изо рта… это когда же было-то, прошлой ночью? Недавно. Ничего, вспомню.

А пока… Я гляжу на себя и задаюсь вопросом, что это на мне за одежонка такая? Не узнаю я ни этих шортов, ни тенниски. Извините, но я их просто-напросто не узнаю. Я к тому, что нипочем не надел бы чего-то настолько… не знаю, настолько чистенького, полагаю. Хлопчатобумажные шорты? Поклясться готов, что они отглажены, хоть и заляпаны подсохшими брызгами рвоты. Да еще и тенниска… тенниска из хлопка «си-айленд», господи боже ты мой. С какой-то вышитой золотом эмблемой на левой стороне. Я оттягиваю тенниску сбоку, чтобы приглядеться получше. Вроде бы слон, вверх ногами не разберешь, слон в какой-то люльке. Такие подцепляют к подъемному крану, чтобы переносить животных с судна на берег. Я хочу сказать, каким надо быть никчемным уродом, чтобы носить отглаженные шорты и тенниски «си-айленд» с дол-баными вышитыми слонами?

Вот обувь признать я еще могу. Обычные кроссовки-мокроступы с грязными подошвами, «Тим-берленд». Правда, не мои, хотя ступни облегают, как… ну, вы понимаете. Просто так уж вышло, что «тимберленды» я не ношу. Мне подавай «Себейго». Ту т никакой особой причины, просто таким я всегда и был. Я полагаю.

Пора подойти к окну, поднять жалюзи и напомнить себе, где я завершил вчера мой путь и почему.

С жалюзи я управляться никогда не умел. Никак не запомню, что полагается делать – не то за шнур потянуть, не то ручку повертеть. На сей раз я проделал и то и другое, отчего правая сторона жалюзи наполовину поднялась и застряла, вызывающе сомкнув планки. Я пригнулся, чтобы заглянуть в освободившийся треугольничек.

Мать честная…

Отродясь ничего этого не видел. Какое-то длинное, низкое здание. Окна со средниками, с одного бока увитые плющом. Может, это Сент-Джонз-колледж? Я заночевал в Сент-Джонз-колледже?

Я отвернулся, чуть ли не хохоча про себя. Все до того смешно, что с этим остается только смириться.

Не спеши… с этим надо смириться. [81]

От этих слов из памяти выползает анекдот.

Дердан, дердан… тьфу!

Стоп, стоп! «Оазис» напомнил мне что-то важное. Связанное с Джейн.

Да, но Джейн ушла…

Я полагаю.

Нет, что-то из сказанного ею. Что-то… а, хрен с ним. Самое лучшее – отыскать дорогу домой, выспаться – все самой собой и пройдет.

«Отыскать дорогу домой» – более простых и ясных слов никому еще написать не удавалось. «Одиссея», «Невероятное путешествие», «Стар трек: Вояджер». Под конец все сводится к тому, чтобы отыскать дорогу домой.

Я принял душ, хороший, надо отдать ему должное, душ, просто отличный, если на то пошло, лучший, возможно, какой я когда-либо принимал, горячий, шипящий, широко расходящийся, хлеставший меня, точно обжигающий ливень. Я под ним едва в обморок не грохнулся.

Из-за похмелья и зашибленной головы чувствовал я себя, что уж говорить, дерьмово. Но, знаете, в каком-то смысле и хорошо. Потому что хорошо выглядел. Я провел пальцем по грудным мышцам и подумал, что, может, наконец обращаюсь в крепкого парня. Потом опустил взгляд ниже и вот тут-то едва в обморок и не упал. Вы бы тоже упали.

Я сменил шорты и тенниску на… на другую тенниску и другие хлопчатобумажные шорты, – жарко было, даже в этот ранний час, а после душа жарко, как в парилке, между тем простой легкой тенниски найти мне не удалось – и открыл дверь, напоследок окинув комнату недоумевающим, испуганным взглядом.