Каков же ответ Баумана на эту катастрофу? Величайшую катастрофу из тех, что претерпевала какая-либо нация за всю историю нашей планеты. Ответ таков: Баварии, гордой Баварии следует перестать цепляться за юбку Германии и нырнуть под одеяло бесплодной, увядшей австрийской шлюхи, между тем как Святой Отец будет, ликуя, взирать на них, точно самодовольная бандерша, и благословлять этот разврат, это трусливое распутство.

И таково решение? Такова Realpolitik? [135]

ПОВЗРОСЛЕЙТЕ! ПОВЗРОСЛЕЙТЕ и ПРОСНИТЕСЬ! Наши враги хохочут и приплясывают от восторга, покамест мы плачем и разносим все вокруг в припадках ребяческой вспыльчивости.

И тем не менее лекарство от всех наших горестей существует, вам оно не понравится, хоть и лежит перед самыми вашими носами. Есть лишь одно решение, одна надежда, один верный путь к славе и выживанию Германии. Вы знаете, в чем оно состоит, вы все это знаете.

Оно состоит в роспуске партий, подобной вашей. Постойте! Прежде чем вы разорвете меня на куски, прежде чем заглушите меня криками, как подосланного лазутчика, саботажника, агента-провокатора и предателя, выслушайте то, что я должен сказать вам. Это всего одно слово. Только одно. Одно слово. Одно. И слово это…

Единство!

Да, мы можем раздробиться на мелкие группки, подобные вашей Немецкой рабочей партии, мы можем копаться и копаться в тонкостях политической теории и экономической теории, теории расовой и теории национальной, какой угодно, и называть себя умниками, называть себя патриотами. Мы можем оттачивать наши идеи до тех пор, пока не затупятся бритвы наших умов. Но чем крепче будем мы вцепляться в соломинки, чем громче будем выть на луну, тем пуще будут злорадствовать, хихикать и ухмыляться наши враги.

В одном только Мюнхене существует пятьдесят отдельных политических партий, и большинство их представительнее вашей. Вдумайтесь в это. Вдумайтесь и зарыдайте.

Взгляните на веймарцев. Они, с их безвольным, их безумным стремлением лизать задницу Вудро Вильсону, получили правительство, пропитанное такой либеральной благожелательностью, таким благодушием, что в него вошли десятки разномастных партий, каждой из которых позволяется разглагольствовать о нашей государственной политике. Вдумайтесь в это и зарыдайте.

Но подумайте следом и о единой немецкой партии. Представьте себе такое явление. Единая немецкая партия для единых немецких рабочих, крестьян, домохозяек, ветеранов и детей. Единая немецкая партия, говорящая единым немецким голосом. Вдумайтесь в это и засмейтесь от счастья. Ибо говорю вам, говорю со всей пророческой силой и любовью к Отечеству, что такая партия сможет править не только Германией, но и всем миром.

Сказать вам, почему я уверен в моей правоте? Существует старинное правило, приложимое к жизни солдата, к политике, к шахматам, к карточной игре, к управлению государством, ко всем родам и видам человеческой деятельности.

Делай не то, что тебе больше всего хочется сделать, делай то, что меньше всего понравится твоему врагу.

Мы знаем наших врагов: большевистских евреев, финансовых евреев, социал-демократов, либеральных интеллектуалов.

Что бы они хотели заставить нас делать?

Они хотели бы, чтобы мы препирались друг с другом о том, чья немецкая душа чище, чьи экономические программы лучше, чьи идеи умнее, кто наиполнейшим образом выражает помыслы среднего немца.

Пока мы предаемся этому занятию, они, наши враги, счастливы. Недовольный рабочий не увидит в своих политиках ничего, кроме разброда и шатания, и потому вступит в подкармливаемый Москвой профсоюз. Проценты, которые мы станем выплачивать, будут поступать в еврейские банки, и Германия так и останется в их лапах.

А что меньше всего понравилось бы нашим врагам? Единый голос. Рождение единой Германии, объединенной в одну партию, которая станет править нашей судьбой. Забота о наших собственных рабочих. Развитие нашей собственной техники, науки и национального гения, нацеленное на возрождение Германии как могучего современного государства, будущее коего не зависит ни от кого, кроме ее народа.

Все это требует единства. Единства, единства и еще раз единства.

Но ведь ничего этого никогда не будет, не так ли? Не будет, потому что каждый из нас стремится стать самым главным кочетом на нашей кучке навоза. Мы не сможем содеять то единственное, что так нам необходимо.

Потому что это трудно. Ах как трудно. Это потребует терпения, труда, планирования и жертв. Это потребует внутреннего единения, способного создать единение внешнее. Это потребует колоссальных организационных усилий.

Я знаю, на какое единение способны немцы. Я видел его, я разделял его мощь с другими в окопах Фландрии. И я знаю, на какое немцы способны разъединение. Я вижу его в самую эту минуту, в смрадной задней комнате мюнхенской пивной.

Таков стоящий перед нами выбор. Разделиться и рыдать или соединиться и смеяться.

Что до меня, то я баварец. Я посмеяться люблю.

Все! Я сказал, что хотел. Простите меня. И, дабы вознаградить вас за терпение, позвольте купить каждому по стакану пива.

Руди наклонился, чтобы поднять с пола шинель, снова набросил ее на плечи и вернулся на свой стул.

Молчание, предварившее овацию, напомнило ему бездыханную паузу, наступившую, когда он в первый раз пришел с отцом на Байрейтский фестиваль, за последними нотами «Gotterdammerung». [136] Тогда ему на один страшный миг показалось, что публика недовольна, что она покинет театр в молчании. Но тут зал взорвался аплодисментами.

То же произошло и теперь.

Мужчина, годами, возможно, десятью старше Руди, протолкался к нему и протянул брошюрку с красной обложкой.

– Герр Глодер, – прокричал он, перекрывая топот и возгласы «Einheit! Einheit!». [137] – Меня зовут Антон Дрекслер. [138] Я основал эту партию. Мы нуждаемся в вас.

Современная история

«Кресало»

– Ты мне нужен, Стив. Помоги мне найти библиотеку.

Стив опустил несколько долларов на залитый пивом стол и торопливо последовал за мной.

– Иисусе, да что на тебя нашло?

– Где ближайшая?

– Библиотека? Господи, это же Принстон.

– Мне любая сгодится, была бы приличная. Прошу тебя!

– Ну ладно, ладно. В кампусе есть «Кресало», до нее рукой подать.

– Так пошли!

Мы миновали почтовую контору, пересекли Палмер-сквер и оказались на Нассау, которую я перебежал, даже не взглянув по сторонам.

– Черт, Майки, ты о правилах перехода улицы что-нибудь слышал?

– Прости, мне необходимо выяснить кое-что, и как можно скорее.

Библиотека «Кресало» напоминала мрачный каменный собор, увенчанный огромной башней, заостренные контрфорсы которой взвивались с кровли в небо, подобно ракетам. Я остановился в проеме ее двери, обернулся к Стиву:

– Тут все есть?

Стив, с выражением, близким к отчаянию, покачал головой.

– Майки, – сказал он. – В кампусе больше одиннадцати миллионов книг, и большая их часть находится здесь.

И Стив, изобразив на лице мрачную покорность судьбе, распахнул дверь.

– История, – прошипел я ему, пока мы приближались к массивному столу в центре вестибюля. – Где у них современная история Европы?

– Думаю, нам стоит взять отсек, – ответил он.

– Взять что?

– Ну, сам знаешь, отсек…

Я, недоумевая, покачал головой.

– Да комнату же, – раздраженно сказал Стив, беря со стола листок бумаги, – персональный читальный зал. Отсек. У вас-то они как, черт дери, называются?

После получаса бюрократических проволочек, шепотливого обмена фразами, за которым следовали пробежки в хранилище, мы в одном из таких отсеков и оказались – в квадратной комнатушке со столом, креслом и симпатичными гравюрами – видами Принстона восемнадцатого столетия – на стенах. На столе передо мной лежали набранные нами двенадцать томов. Я сел, взял «Хронику мировой истории» и обратился к букве Г: «Гитлер».